Засады, разведка, занятия, и некогда было присесть и начинать размышлять. Минута спокойная выпадала – раз, и поспал. А после – конечно. Особенно стали мысли появляться, когда начались взрывы у нас в России. И тогда ты осознаешь, что ты их там давил – давил, не додавил. Часть просочилась. И сейчас наши ребята там давят. Так лучше мы будем их долбить на их территории, чем будем ждать, что они придут к нам сюда. В свое время говорили – почему мы воюем в Афганистане, почему наши пацаны гибнут в Афганистане. За что, ради чего мы все это развязали? Ушли мы с Афганистана, вошли туда американцы, и что мы видим? Поток наркотиков в разы увеличился, именно в нашу страну. А у нас от наркотиков умирают тысячи, сотни тысяч молодых парней и девчонок.

Я помню в тот момент, в 98 году, было много уклонистов. И когда мне пришло время идти в армию, я почему пошел – во-первых, у меня дедушка ветеран ВОВ, у него столько наград. У меня отец служил в ракетных войсках, старший брат – в морском флоте. И я думал, коль выпал случай пойти служить, хотелось бы отслужить достойно, и с пользой. Конечно, родители волновались, особенно мама. Но я рос и воспитывался в такой семье, они бы не поняли, если бы я не пошел служить. Для нас это было естественно, если мальчик – значит, должен отслужить. Поэтому я пошел, и мне хотелось эти 2 года провести с пользой для себя. Я на тот момент занимался кикбоксингом и хотел продолжить развиваться в плане спорта, чтобы два года просто так не прошли. Потому что в то время в СМИ показывали, что солдаты копают картошку, морковку, на полях что-то делают. Не было тогда патриотических программ, как сейчас при Шойгу. А мне хотелось продолжить свои занятия спортом, изучить военное дело, пострелять, ну, наверное, как любому мальчишке. И когда мы призвались, поехали в часть, а служил я в Волгоградской области, город Калач-на-Дону, я спросил у офицера: «А спортрота есть в части?». Он говорит: «Спортроты нет, есть группа специального назначения, есть группа разведки, там спортсмены нужны». Ну и мы с ребятами практически все захотели, кто в разведку, кто в спецназ. Но потом группы спецназначения расформировали, и осталась одна разведка. Мы решили идти в разведку. Чтобы попасть в разведку, нужно было психологические тесты писать, физподготовку сдавать, бег, подтягивание, там же смотрели, чтобы и с образованием было нормально. Офицеры говорили, что все, кто в разведку, пожалуйста, участвуйте в соревнованиях по рукопашному бою, а мы посмотрим на вас. Тех, кто нормально себя покажет, возьмем. Кто-то сразу отсеялся, кто-то решил попробовать участвовать в соревнованиях. Мы с ребятами дрались на этих соревнованиях, и я хорошо себя показал, так и попал в роту разведки. Затем я вошел в сборную части по рукопашному бою.

Так начались армейские будни. Я очень благодарен нашим офицерам, они все прошли по несколько войн. Настоящие боевые офицеры. Первая чеченская кампания, до этого Карабах, Афганистан многие прошли. И они учили нас военному делу, постоянно стрельбы дневные, ночные, тактико-специальная подготовка. Допустим, спишь, тебя ночью дембель поднимет: – Что такое «разведка»? – Основной вид боевого обеспечения. – Все, спи. Не дай Бог ты скажешь неправильно, все, в учебные классы заводят, упор лежа принять, и отжимаешься перед стендом, и учишь тактико-технические характеристики автомата, пулемета, что такое разведка. Стрелял в общем неплохо, и назначили меня снайпером, дали мне винтовку СВД, хорошая, кстати, винтовка. Ну и с этой винтовкой все проходил. Как раз то, чего я хотел – вошел в сборную части по рукопашному бою, тренировался, мы там пахали и плюс стрельбы дневные, ночные, тактика, спецподготовка. Стрельбище у нас было в 16 км от части. Если все другие подразделения: саперы, артиллеристы – на машине туда, на машине обратно. Разведка всегда — бегом туда, бегом обратно. Еще и бронежилет, сфера, рюкзак, автомат, винтовка. Это южный округ, там летом очень жарко – 40, 45 градусов. А ты бежишь, у тебя уже язык на плече, потный весь, соль начинает выступать на камуфляже. Но, как говорится, тяжело в учении – легко в бою.

А часть Калачевская эта, это боевая часть. Она принимала участие во всех горячих точках. И у нас постоянно – боевая тревога, отбой, снова боевая тревога, отбой.

А потом летом 99-го: боевая тревога, раз, собрались, а отбоя нет. Повезли на ж/д вокзал, там составы, мы загоняли туда БТР, крепили на эти платформы их, сами в вагон, поехали. И поняли, что это уже не учеба, это уже воевать едем.

Как получилось – боевики вторглись на территорию Дагестана, блокпосты заняли, захватили стратегическую территорию. Перед нами стояла вполне конкретная задача – выбить боевиков. Благодаря умелому командованию, планированию наших офицеров, у нас не было ни одного убитого или раненого, хотя те задачи, которые ставило нам командование, мы всегда выполняли. Тот самый бой был первым, в котором мы потеряли людей, и так получилось, что последним, в котором я участвовал.

У нас стояла задача захватить высоту Чабан.Это стратегически важная высота, и там был установлен транслятор. Для меня до сих пор остается тайной – как мы туда доехали в двух простых тентованных КАМАЗах. Офицеры наверняка знают, я же простой рядовой. Но мы проехали все блокпосты террористов, и нигде нас не проверяли. А им стоило только откинуть тент – и там мы как кильки в бочке, стоим в полной боевой выкладке. У нас был местный проводник. Ночью мы у подножия горы остановились, высадились и пошли по этой горе вверх. Всю ночь шли, в одном месте ручеек переходили, там вниз посмотришь и, аж дух захватывает, так высоко. Уже ближе к утру заморосил такой мелкий дождь, и проводник местный говорит: «Все, я дальше не пойду, вы метров 300 пройдете и выйдете на этот транслятор». Ну и мы, как положено – боковой дозор, головной дозор, основное ядро группы, идем. Через какое-то время головной дозор докладывает – вижу цель. Все, разделились мы, наш второй взвод обошел с одной стороны, а первый и третий – с другой. Смотрим – часовой стоит. Там как раз дождь моросит, а он надел химзащиту, и, невысокого роста, стоит бородатый, крепкий, черный-черный такой. А у нас был один парень, у него было спецоружие, то есть когда стреляешь, то ни вспышки, ни звука, только клацанье затвора. Командир ему говорит – все, давай, уничтожай. У нас было два снайпера, я и еще один парень. Мы как бы подстраховывали, если специалист промахнется, то тогда мы стреляем, чтобы часовой опомниться не успел. Ну, этот парень, Володя, показал свое высокое мастерство, четко он его уложил.

Увидели вагончик боевиков и пошли туда, и тут началась стрельба. Я увидел – ребята отошли, а командир Солодовников остался лежать. Как потом выяснилось, он получил ранение в голову, в руку. И такая перестрелка – они по нам, мы по ним. У нас был пулеметчик Алексей Лешнев, он бросил свой пулемет, согнулся, что называется, в три погибели, пробежал под пулями, схватил Солодовникова за плечи и вытащил из-под обстрела. Те боевики постреляли, и бежать. И как раз выбежали на первый и третий взвод, на ребят, которые обошли с тыла. Ну они, можно сказать, их в упор и положили. Когда начало светать, туман сильный был, буквально три метра – и ничего не видно. Мы командира перевязали, не помогло, умер он от ран. Вызвали мы вертолет, чтобы его забрали. Вертолет прилетел, а не видно, куда садиться из-за тумана, он и улетел. Начали мы окапываться. В горах сильно-то не выкопаешь окопчик, и я покопал, пока у меня лопата не свернулась. И когда уже солнце начало припекать, туман раз – и резко рассеялся. И так красиво – кавказские горы вообще очень красивые, мы смотрим, такая красота. И по нам очень сильный обстрел начался, очень плотный огонь. Снайпера работали и пулеметчики. Как потом выяснилось, боевики, когда поняли, что мы захватили у них эту высоту, они, пользуясь тем, что хорошо местность знают, все тропы, и под прикрытием тумана перегруппировались и заняли все выгодные позиции. А когда туман рассеялся, начали обстрел.

Мы в окопчики попадали и лежим. Те стреляют, даже голову не дают поднять. А снизу боевики в кольцо взяли и пошли на высоту сжимать это кольцо.

Начался бой, перестрелка везде. Тогда очень страшно стало, ты сжимаешься в окоп, а сверху пули прямо над твоей головой пролетают. Прямо как в фильмах показывают, только по-настоящему, оттого и страшно.

А ты лежишь и даже подняться не можешь, так, автомат достанешь, стрельнешь. Это только в боевиках голливудских показывают, когда он бежит под обстрелом одного, второго, третьего. Когда пули свистят, ты падаешь, и землю будешь рыть руками, зубами. Нас в окопе было восемь бойцов. Террористы подошли так близко, что были слышны крики – «Аллах Акбар». С соседнего окопа перебежал к нам Женька Кузнецов, успел-таки, и говорит – «парни, Толю Левина убили». Он в армию пошел, уже был женат, супруга была беременна. Как раз перед самой командировкой родился ребеночек. Я помню, когда мы сидели, он фотографии показывал, которые ему жена прислала. Он был пулеметчиком, и когда у него лента закончилась, он начал менять ленту, и его убили. В соседнем окопе остался Слава Карпов. Он кричит: «Пацаны, прикройте меня, я к вам перебегу!». А там такой обстрел, мы ему кричим: «Карп, пока прикрыть не можем, держись!». «Хорошо», – говорит. Вот так и перекрикиваемся: «Карп, ну ты как? Смотри, чтобы через тебя не прошли!». Он кричит: «А не пройдут!». И потом: «Карп, ты как?» И там потом уже – нечленораздельная речь. Как оказалось, в этот окоп попала граната, и Славе таз разорвало. Он жив был какое-то время, и потом тоже умер. Друзей много я потерял в тот день. В другом окопе Саня лежал – пулеметчик, и он как рассказывал – «Вжимаюсь в этот окоп, отстреливаюсь и раз, ногу обожгло и первая мысль – оторвало ногу. А я лежу и боюсь посмотреть. Не глядя рукой щупаю – нога на месте. А там снайпер по касательной задел, пуля на вылет прошла».

Ну, мы лежали, отстреливались, бой весь день шел. Мы практически весь день держали оборону. Нас там было чуть больше пятидесяти, а боевиков, по разным данным, 300-500. И они уже настолько близко подошли, что начали нас гранатами закидывать. Взрывы везде, взрывы. Мы тоже откидывались гранатами, отстреливались. И потом, когда крики отовсюду уже, они в окружение взяли нас, мы расположились так, что у каждого был свой сектор обзора. И в какой-то момент я голову поворачиваю и смотрю – граната уже лежит. На парня упала, на Андрея. А он в горячке не почувствовал. А он лежит и на свой сектор обзора смотрит. Граната Ф1, оборонительного действия, в простонародии – «лимонка». Разрыв осколков там 200-250 метров – это очень серьезная граната, если бы она разорвалась, из нас, восьми человек, каша бы была. Когда выдергиваешь чеку, бросаешь гранату, через 3-4 секунды происходит взрыв. Секунда или две на полет, потом она падает, еще секунда-две, и взрыв. Я ничего не успел подумать, на рефлексах сработал.

Схватил гранату и занес за окоп выкидывать. А потом взрыв. Я спокойный, только рука гудит. Поворачиваюсь, говорю – «парни, я гранату выкинул». А потом смотрю, а руки-то нет.

Оторвало кисть. Я как раз ее занес за брусья и взрыв прогремел. Ни боли, ничего. Потом в госпитале с ребятами разговаривал, кто ранения получал – в первое время никто боли не чувствовал. Все говорили, как будто обожгло. А у меня как будто рука гудит. Как будто шлепнул со всей силы, и она гудит. А ее нет уже. Кость торчит, все обожженное, и крови не было. Какая-то вена торчит, пузырь надулся. Я увидел, у меня шок, я закричал. Влад, друг, снимает косынку, кидает мне ее – перемотай. Я замотал, а у меня вот здесь кость выбило, видимо я как винтовку держал, схватил гранату, и осколками задело, у меня вот кисти нет. И еще колено посекло. У меня еще штук 10 осколков мелких, которые в самом суставе, вытащили, а в мягких тканях они загранулировались, и их не стали трогать. Смотрю, Лехи Комарову осколком глаз выбило. Он поворачивается, а у него дырка черная и кровь течет. Он говорит: «Пацаны, что с глазом?» А ему говорят: «Держись, нету глаза». Голову посекло Женьке Кузнецову, осколком попали. И осколок попал Андрюхе Коляпину. Но никто не погиб. Я помню, Женька Кузнецов, который в голову ранение получил, лежал на спине, его начало тошнить. Он крайний лежал, я рядом лежу, а там другие ребята. И он начал захлебываться, я подполз к нему и начал голову приподнимать, чтобы он не захлебнулся. А бой идет. Уже гранаты закончились, я смотрю, а у меня карманы были нашиты, там гранаты. Я зубами разорвал, сам кинуть уже не мог толком, пацанам передал, чтобы они тоже кидали гранаты.

Я сознания не потерял в бою, ни разу. Постоянно был страх, что от боли могу потерять сознание. Я просил у санинструктора обезболивающие, он дал одну ампулу, и сказал: «Дима, прости, больше не могу, много раненых, если останется, тогда еще уколю». Говорит, а у самого слезы на глазах. Выводил нас с той самой высоты отряд специального назначения «Русь». Там замом по спецподготовке был майор Детковский Юрий Иванович. Он – первый командир роты разведки моей, он ее создавал. Перед командировкой нас собирали, и он рассказывал нам про первую кампанию, как первые ребята погибли. И он нас вытаскивал. Мы по рации команду просили на отход, они там рядом оказались, их первых бросили к нам на выручку. Они вышли со стороны леса, огнем боевиков отбросили, боевики отошли, они быстро разделились на две группы, одна уносит убитых и раненых, а другая прикрывает отход. А боевики преследовали. Так и отходили.

Я помню, меня на плащ-палатку положили, несут меня. А там все в спешке, плащ-палатка подо мной протерлась, и я вывалился, у меня потом вся спина в синяках была. Тогда ребята берут, опускают ремни с автоматов, один за ствол, другой за приклад, и меня между ремнями кладут, и понесли меня на четырех автоматах. И уже когда мы вниз спустились, темнело. Получается, мы почти сутки держали эту высоту. А внизу нас ждал дагестанский ОМОН, наши внутренние войска и боевики уже все поняли и отстали. В машину погрузили меня, я помню, меня стало морозить. Я другу своему Саше говорю, что мне холодно, промок весь. А он в кузов сел, ноги вытянул, меня между ног положил, взял на руки и говорит солдату, который за нами приехал – снимай бушлат. Тот снял, меня укрыли. В госпиталь повезли в Буйнакск, там мне сделали первые 4 операции. Потом Новочеркасск, Ростов-на-Дону, Москва. Первое время было очень сложно. Восемь месяцев я провел по госпиталям. Сначала лежачий совсем, с ложечки кормили, потом уже, когда гипс убрали, просто была лангетка, я уже мог ложку зажимать сам. Ну и так постепенно приходил в себя. Тяжело, конечно, в 20 лет я становлюсь инвалидом.

У меня тоже были планы на жизнь, спортом заниматься, семья, дом. Это слом такой, когда вдруг не знаешь, что делать завтра.

Но с нами работали психологи, со мной женщина работала, уже имя — отчество забыл. Очень помогла. Нас поддерживали детишки, ребятишки. У меня до сих пор письмо сохранилось, там: «Уважаемый Дмитрий Сергеевич, пишет вам такой-то такой – то…», корявым почерком, с ошибками, «да вот я учусь во втором классе, я горд, что вы спасали нас». Придут со школы, на палату магнитофон подарят, фотоаппарат, фрукты принесут. Со школ музыкальных приходили, концерты давали. Сначала в актовом зале собирали, а потом по палатам шли, к неходячим.

У террористов нет ни веры, ни национальности, ни пола. В госпитале рассказывали мне, что была у бандитов снайпер – женщина, темнокожая. Как так? Зачем им все это? Какую цель они преследуют? Откуда вдруг берутся вот такие Варвары Карауловы, другие девушки, парни, которые готовы воевать, убивать других людей, за что? Лично я считаю, что все дело в экономике. В геополитике даже. Иначе как объяснить, что Уссама Бен Ладан столько лет был «неуловимым», а когда стал не нужен, то его сразу «нашли и обезвредили». Или ситуация в Сирии, американцы столько лет «воют» и сделать ничего не могут. Может, так им нужно? Чтобы война не кончалась никогда, просто плавно перетекала из страны в страну?

Я не людей убивал, а врагов.И никогда не задавал себе вопросов, правильно поступаю или нет. Я просто знал, что правильно. Уже потом, спустя время, когда я лежал в госпиталях, у меня было время подумать. И тут начались все эти взрывы зданий, гибель мирных, ни в чем не повинных людей. И вот тогда я думал, мы мало убили врагов, вот они все, кто не добитые, и взрывают, приезжают к нам в дом на нашу Родину и убивают, детей убивают, женщин, всех без разбору. Они не люди, они не солдаты. Мы смотрели захваченные видеокассеты, на которых сняты казни. Тогда, в то время. Сейчас я смотрю телевизор – и понимаю, все вернулось, все так же как и тогда. Можно ли казнить пленного, отрезая ему голову, как барану? Этично это? Почему, когда наши солдаты стреляют в этих нелюдей, кто-то начинает говорить об этике? Причем серьезно рассуждают о войне люди, которые и не знают, что это такое – война. Им легко рассуждать об этике, о мире во всем мире. О человечности. А попади они на передовую, что они скажут тогда?

Я был на войне и я знаю, война – это плохо. Война – это страшно. Я не люблю войну, и все сделаю, чтобы ее не было. Все, что в моих силах. Конечно, нужно использовать все политические методы. Но если они не помогают, если вариантов нет, что делать тогда? И я полностью согласен с решением нашего главнокомандующего и президента России Владимира Путина о начале военных действий в Сирии. Нужно бить врагов, чем дальше от России, тем лучше. Если мы не будем этого делать, то война придет к нам.

Без вариантов.

Тэги:

Поделиться: