Мои культурные изыскания наконец привели меня к режиссерскому дебюту Валерии Гай Германики – «Все умрут, а я останусь».

Предвосхищалось это просмотром обсуждения в рамках передачи «Закрытый показ» с Александром Гордоном. И по традиции, как того требует драматургия формата, в диспуте схлестнулись две противоборствующие стороны. Те, кто был за фильм, изъяснялись в дискурсе реализма, аутентичности и мимесиса, якобы фильм о нас и для нас. Вспоминали эпиграф к «Ревизору» о зеркале и роже, но толком так и не смогли сформулировать хоть сколько-нибудь жизнеспособные тезисы в пользу картины. В порыве праведного возбуждения и вовсе скатились до реплик о том, что, коли фильм вызывает яростные споры, – значит, фильм уже удался. Критиков же у ленты и вовсе не было, сплошь одни ненавистники. У критики есть аргументы и компетенция хоть в чем-то. Ненависть же – это безапелляционная, неконструктивная эмоция.

Вспоминали эпиграф к «Ревизору» о зеркале и роже, но толком так и не смогли сформулировать хоть сколько-нибудь жизнеспособные тезисы в пользу картины.

И дебют Германики, отмеченный, кстати сказать, в Каннах, эмоции вызывает, стоит признать. Я-то и вовсе, посмотрев кино глубокой ночью, едва сумел уснуть – сердце колотилось как бешеное. Во мне клокотала злоба. И обида за всех тех детей, которые воспеты Германикой в фильме.

Картина снята 12 лет назад. Медиаобраз самого фильма и его создателя журналистам удалось создать славный и, пожалуй, бессмертный. Германика навсегда вписана в историю отечественного кинематографа как бунтарка и контркультурщица. А ее первое детище до сих, наверное, многим отрыгивается.

Так уж вышло, что Германика начала школой и детством и школой и детством продолжила. Ее сериал «Школа» наделал не меньше шума. И самая частотная претензия к Германике звучала так: «Где вы видели такие школы?» Да вот только эта претензия противоречит самим законам формальной логики, ведь едва ли пара прилизанных элитарных школ является всеобщим обобщением и правилом.

По своему опыту могу сказать: школа Германики как архетип даже в какой-то степени комплимент провинциальным школам. В школе Германики есть хотя бы охранники и двери в туалетных кабинках. В моей школе не было и этого. Но были драки, травля, унижения и все то, за что Германику упрекают и обвиняют во лжи и чернухе. Но эти хулители предстают в виде жаб, которые тщетно пытаются хвалить свое болото.

В школе Германики есть хотя бы охранники и двери в туалетных кабинках. В моей школе не было и этого. Но были драки, травля, унижения и все то, за что Германику упрекают и обвиняют во лжи и чернухе. Но эти хулители предстают в виде жаб, которые тщетно пытаются хвалить свое болото.

Демагоги, которые пеняют на чернуху в кино, преследуют лишь одну цель: создать видимость приличий. Оттого темы семьи, школы и патриотизма – это в наше время темы неприкосновенные, это святыня, которой касаться нельзя, потому что именно эти, как принято выражаться, скрепы – инструмент лживых велеречий и спекуляций на этике. Еще Салтыков-Щедрин писал: если заговорили о патриотизме, значит, где-то проворовались.

Поэтому, если кто-то решается создать критический, а равно тому – правдивый, без купюр и умолчаний образ действительности, скандал неизбежен. Потому что семья, школа, государство как партийная и общественная пастораль не имеют ничего общего с семьей, школой и государством реальными.

Меня фильм Германики «Все умрут, а я останусь» поразил. Но не тем, от чего воют все впечатлительные клуши за пятьдесят. Я был поражен обратным: тем, что в картине нет ничего из ряда вон выходящего. В фильме нет членовредительства и парада насилия. Нет депрессивной арт-хаусной атмосферы, которая стала уже мемом. Нет ничего вопиющего и ядреного, за что все так любят независимое кино. Во время первой половины ленты я и вовсе был разочарован: «Все умрут, а я останусь» показался мне местечковым телефильмом, который каждые выходные крутится по центральным каналам. И это противоречивое чувство пробыло со мной до самого финала. До последних слов героини, которая, избитая и униженная, сидит перед родителями и больше их не боится. И не боится больше ничего. Потому что ее уничтожили, ей больше не за что хвататься, чтобы выползти: ни друзей, ни родителей, ни надежд. Остались только ненависть и, как ни странно, абсолютный покой.

Не знаю, руководствовались ли сценаристы буддистской философией, однако ж на лицо тот факт, что через самоуничтожение происходит перерождение духа. В фильме Германики это великое перерождение случилось. С болью, кровью, слезами и криками.

Валерия Гай Германика сняла не социальную драму. Она соткала притчу о хрустальном беззащитном детстве, когда, увы, самыми главными врагами становятся родители.

Очень может быть, что сценаристы «Все умрут, а я останусь» вдохновлялись романом Джефри Евгенидиса «Девственницы-самоубийцы». Уж больно много переплетений сюжетов. Роман Евгенидиса вышел в 1993 году и сразу принес автору всеобщее признание. История начинается с попытки суицида одной из пяти сестер. Попытка неудачная, девочку спасают. Но потом она все ж таки вешается во время домашнего празднества. А потом следует кошмарная история того, как родители, свято веря в то, что их дети – их собственность, постепенно уничтожают своих чад. Своей узколобой жестокостью, религиозным мракобесием и лживой моралью. Оставшихся в живых девочек их мать запирает в доме, никуда не выпускает, почти не кормит и не заботится о них. Дом приходит в запустение. Кульминацией романа, как, собственно, и фильма Германики, становится бал (школьная дискотека), после которого мать навсегда запирает дочерей в доме. Тайком они занимаются сексом, пытаются жить, пытаются подспудно получать удовольствие. Но в финале кончают с собой, потому что жизнь в постоянном подавлении противна и невыносима.

Кульминацией романа, как, собственно, и фильма Германики, становится бал (школьная дискотека), после которого мать навсегда запирает дочерей в доме. Тайком они занимаются сексом, пытаются жить, пытаются подспудно получать удовольствие. Но в финале кончают с собой, потому что жизнь в постоянном подавлении противна и невыносима.

Девочки Германики не кончают с собой. Русский аналог не столь радикален и драматичен. Одна из подруг на дискотеке до беспамятства напивается, другая накуривается, третья теряет невинность – она-то потом и станет жертвой избиения и унижения, после чего – битая дома и битая в школе – вернется в отчий дом и устами всех детей на планете скажет главным своим врагам – родителям – «Мама, папа, идите на***».

Во время этого катарсиса у меня, признаться, перехватило дух. В этих последних репликах было столько свободы и, одновременно, столько боли, разочарования и отчаяния.

Помнится, читая «Девственниц-самоубийц» я отчетливо ощутил ненависть к своей матери. Столь сильно на меня повлиял этот роман, расцарапав старые язвы. После просмотра фильма Германики я исполнился ненависти к родителям в общем.

Детей никто не спрашивает, хотят ли они попадать в этот мир. Хотят ли попасть в школу – дикую социальную мясорубку, где порой встает вопрос о выживании, но никак не об учебе. И вместо того чтобы помочь маленькому человеку, беззащитному ребенку справиться с противоречиями мира, совладать с внутренними диссонансами и проблемами, родители учиняют безобразное насилие – и физическое, психологическое – над собственным ребенком. Воспринимают свое чадо как противника, оппонента, которого во что бы то ни стало нужно победить, укротить и подавить все его проявления. И руководствуясь своими заблуждениями и готовыми истинами, они попросту мучают, истязают и издеваются над детьми, пытаясь не научить, не воспитать, а выдрессировать.

Став номинально взрослым, я понял одну очень важную вещь: взрослые идиоты. Я понял, что все их сентенции «ты еще маленький», «вырастешь – поймешь» – показатель не ума, а как раз таки интеллектуального бессилия. Будучи не в состоянии что-то объяснить, они делают вид, что обладают каким-то сакральным знанием, которое детям недоступно. Их авторитет очень шаток, подчас их социальная роль ничтожна, оттого они всеми силами пытаются самоутвердиться за счет ребенка. Взрослые не знают, как жить. Они не знают, как лучше и как надо. Все они – это кучка неудачников, трусов и бездарей. Битые более сильными особями, они приходят домой и вымещают свою злобу и обиду на тех, кто не в состоянии себя защитить – на своих детях.

Был у меня в университете преподаватель, читал лекции по античной литературе. Он любил начинать занятия со слов о том, что нынешние студенты – полные тупицы, лентяи и ничтожества. Тупицы, лентяи и ничтожества обижались, оскорблялись, жаловались в деканат. А те студенты, что не узнавали себя в этой триединой характеристике, спокойно воспринимали излияния бородатого старикана и относились к этому лояльно. То же самое происходит и с кино Гай Германики – оскорбляется лишь тот, кто видит свое отражение в той мерзости, что живописует режиссер. Кто смутно ли или отчетливо понимает, что едкая критика обращена именно в его адрес.

Дети не принадлежат родителям. Дети ничего родителям не должны и ничем им не обязаны. Это долг родителей: воспитать, одеть, накормить – но никак не заслуга, за которую нужно по гроб жизни быть благодарным. Увы, немногие это понимают...

Поэтому - мама, папа, идите на***! Все умрут, а я останусь.

Фото: Кадр из фильма

Тэги:

Поделиться: